— Давай, — Леон прижимается ко мне бедрами, углубляя давление острого предмета. — Порежь меня, Тея. Высеки свое имя на моей груди. Отомсти за все, что я с тобой делаю и сделаю. Потому что дальше…дальше будет только хуже. Такое зло, как я, нужно уничтожать в зачатке. Не жалея, не думая. Я никого не подпускаю так близко кроме тебя. И твой заказчик прекрасно об этом знал. Только ты можешь убить меня. Во всем мире. Только ты.

— Ты знаешь, что я не сделаю этого, поэтому так говоришь, — протестую дрожащим голосом протестую.

— А если скажу, что это твой единственный шанс спастись? Потому что я принесу тебе только страдания. Убей меня, я заслуживаю этого, — мне начинает казаться, что крови становится слишком много. Нереально много. Или это страх управляет мной и создает такую иллюзию.

— Я правда это сделаю, если ты так просишь, — рычу я, и от злости сдавливаю осколок. Мне так больно, что кружится голова.

— Себя не рань. Меня, только меня.

— Я не могу. Не могу, — у меня трясутся руки, роняю осколок на пол, теряя силы.

Моя ладонь в крови, и я знаю, что на руке останутся шрамы. И на его груди останется скорее всего еще один шрам. Еще один…? Только сейчас понимаю, что прошлась осколком по огромному шраму на груди Леона. Очевидно, он пытался его скрыть, зашлифовать, но не стал набивать поверх него тату. Такие шрамы остаются после сложных операций на сердце. Я даже не знаю, откуда знаю это, откуда в этом так уверена.

Быть может, потому что он действительно мой муж и уже рассказывал об этом? Я стараюсь вспомнить, но картинки разбиваются внутри головы и расползаются калейдоскопом несовместимых пазлов.

— Зачем ты делаешь это? — тихо спрашиваю я, едва управляя собственным голосом. — И откуда шрам на твоей груди? У тебя проблемы с сердцем?

Мои последние вопросы Леон просто игнорирует.

— Просто проверяю тебя, Тея. Значит, приказа убить меня сейчас, у тебя точно нет, — он берет меня за хвост, медленно оттягивая мою голову назад. Задерживает взгляд на моих глазах, заглядывает глубоко, будто в нутро, в душу.

Заставляя меня пожалеть о том, что я не сделала то, о чем он меня попросил. Возможно, это был мой единственный шанс сохранить себя.

Глава 11

— Надо было тебя убить! — Ее глаза транслируют неподдельный липкий страх и сожаление.

Неужели она всерьез верит, что я дал бы ей убить себя? Какая непростительная наивность, хотя в ее годы — это допустимый мелкий недочет, который с годами довольно быстро исправляется. Мы все учимся на ошибках, но кто-то совершает их слишком много и умирает прежде, чем обретёт ценный опыт. Алатея явно из числа последних.

Неважно, на самом деле она хотела сбежать или намеренно искала лабораторию. У меня есть более действенный способ узнать правду, чем ее бесконечные оправдания и отговорки. И больше нет никакого смысла продолжать наши затянувшиеся игры. Все закончилось бы еще раньше, но по веской причине я был вынужден задействовать альтернативные методы. Теперь причина нейтрализована, и нас ждет максимально прозрачный диалог.

— Попытаться определённо стоило, — с усмешкой соглашаюсь я. — Не стоит жалеть об упущенных шансах. Лучше займись генерацией очередного бредового плана.

Резко выпустив ее косу, я отступаю на шаг назад, предусмотрительно откинув осколок подальше от предприимчивой прыткой малышки.

— Ты и правда чудовище, — обречённо шепчет она, рефлекторно зажимая рану на ладони и болезненно морщась. Ну надо же какое откровение!

— Лучше не трогай. Занесешь инфекцию, — советую я, глядя на капающую кровь.

Не шелохнувшись, она упрямо поджимает губы.

— Да, что б тебя, — раздражённо рявкнув, отдираю здоровую руку Теи от пореза и тащу ее к раковине.

Включив воду, насильно пихаю кровоточащую ладошку под струю. Алатея шипит и сдавленно стонет, пока я промываю рану, а затем щедро поливаю антисептиком. Порез не глубокий, но кровь не останавливается. Виной тому повышенное давление из-за стресса и выброса адреналина.

— У тебя нездоровая тяга к самовредительству, — отчитываю близкую к обмороку бунтарку, с тревогой всматриваясь в бледное лицо. — Я же сказал — себя не ранить. Ты мазохистка, Тея?

— А ты садист, — с ее губ срывается истеричный смех.

— Значит, мы идеально дополняем друг друга, — парирую я, обрабатывая рану заживляющей мазью и следом накладывая стерильную повязку. Хорошо, что в опытном блоке у Артемьева все под рукой.

— Почему ты так неоправданно жесток со мной? — с отчаяньем выдыхает Тея.

Вскидываю голову, вопросительно глядя в несчастные голубые глаза.

— Я похож на того, кому нужны оправдания? — удерживая ее руку в своей, сухо интересуюсь я. В горле предательски першит и неприятно царапает за грудиной, хотя должно снаружи…

— Дай я… — взяв смоченный в антисептике ватный диск она неуверенно проводит им по царапине от осколка.

Я в недоумении застываю, позволяя ей смыть капельки крови с моей груди и нанести ту же мазь, что использовал сам минуту назад.

— Я чувствую, как бьется твое сердце. Оно у тебя есть. Больное, раненное, озлобленное, но есть, — произносит едва слышно.

Дыхание перехватывает от ее бережных прикосновений. Я ожидал чего угодно, но не этого. Как заколдованный смотрю на трепещущие ресницы, осторожно порхающие тонкие пальчики и не верю.

— Чтобы не происходило между нами раньше, я не смогла бы тебя убить… Я знаю это. Я что-то чувствую к тебе… помимо злости и ярости. Это правда, Леон, — закончив, она запрокидывает голову, глядя на меня с мольбой и смирением. — Пожалуйста, перестань причинять мне боль. Прекрати наказывать меня за то, чего я не помню. Это не поможет. Я просто сломаюсь, и ты ничего с этим не сможешь сделать, даже если захочешь спасти.

Тея трогательно всхлипывает, смаргивая набежавшие слезы. Мое безумное сердце надрывно колотится и рвется из грудной клетки. Обхватив ее лицо ладонями, я нежно стираю стекающие ручейки, лаская бархатную кожу подушечками больших пальцев и, склонившись, целую белокурую макушку. Вздрогнув, Алатея прикрывает ресницы и порывисто прижимается ко мне, словно ища убежища в моих объятиях… и находит. Всего на несколько секунд.

Я обнимаю ее, поглаживая трясущиеся в немых рыданиях плечи, трогаю губами бьющуюся венку на виске, дожидаюсь момента, когда она затихает и успокаивается, а потом сокрушаю одной короткой фразой:

— Я не захочу.

Тея прерывисто выдыхает, а затем каменеет в моих руках. Я снова отпускаю ее и делаю шаг назад. Спустя мгновенье наши взгляды сталкиваются в повисшей тишине, и в обращенных на меня прозрачных глазах больше нет ни капли тепла. Только живая отчаянная боль и непонимание. Внутри шипят и ворочаются змеи сомнений, жалят прямо в сердце. Что если я ошибся?

Нет. Нет, черт возьми. Очнись, Голденштерн. Она виновна.

— Я запомню, — слабым голосом произносит Тея и отворачивается.

Я хочу сказать: «не смей, смотри на меня», но в этот момент входные двери лабораторной капсулы разъезжаются, и в нашу сторону решительно направляется Артемьев.

— Где тебя черти носят? — срываюсь я на него.

— Ты вызвал меня пять минут назад, — невозмутимо отвечает док.

Остановившись напротив, он окидывает внимательным взглядом сначала меня, затем Алатею. Подмечает все, что нужно для составления общей картины случившегося.

— Девушка в состоянии выдержать процедуру? — кивнув на Тею, пристально смотрит мне в глаза.

— Ты врач или я? — раздраженно огрызнувшись, поднимаю с пола футболку и натягиваю на себя.

— Ладно, — шумно вдохнув, Артемьев переключается на Алатею. — Пойдем со мной, милая.

— Куда? — не сдвинувшись с места, встревоженно уточняет она.

— В соседний бокс. Мне нужно тебя осмотреть. Тут, сама видишь, негде даже присесть, — мягко уговаривает док.

— Со мной все в порядке, — упирается Тея. — И, будьте добры, объясните, о какой процедуре речь?